5 февраля 2013
Выход из «Туалета»
Открытие «Гоголь-центра» как grand spectacle
Дмитрий Ренанский
Статус символического события был присвоен открытию «Гоголь-центра» еще задолго до случившейся на минувших выходных презентации обновленной площадки городу и миру. Сам по себе феномен появления на карте Москвы нового культурного центра (располагающегося к тому же в той географической точке, оказавшись в которой, о культуре думаешь едва ли не в последнюю очередь) заставил говорить многих о многом: одних — о том, что Кирилл Серебренников наконец-то занял кресло худрука государственного театра, и в связи с этим о смене вех на отечественной сцене, других — о первом радикальном шаге столичного Департамента по культуре на пути к грядущей театральной реформе. Парадокс, однако же, заключается в том, что ни один из разворотов ситуации с превращением Театра имени Гоголя в «Гоголь-центр» по-хорошему не объясняет, почему именно этот сюжет стал одной из болевых точек текущей повестки дня — причем отнюдь не только той ее части, что напрямую касается культурного процесса.
Ведь ничто как будто не предвещало. Понятно, что всякие реформы — особенно в сфере культуры — никогда не проходят в России легко и безболезненно, но сама по себе ситуация словно бы не допускает каких-либо сложносочиненных толкований. Главой институции, годами не блиставшей ни художественными откровениями, ни показателями экономической эффективности, назначается очевидный лидер среднего режиссерского поколения, он же одновременно и успешный театральный менеджер-культуртрегер со впечатляющим опытом кураторства на фестивале «Территория» и проекте «Платформа», — на первый взгляд все более чем прозрачно и очевидно. Если бы только означенный сюжет не разворачивался на территории страны, которая обладает, по меткому замечанию Кирила Асса, «неиссякающей способностью порождать символические события, соединяющие в себе обыденность и грандиозную метафоричность».
Обыденное и метафоричное встречаются в «Гоголь-центре» на территории, относившейся некогда к клубу «Икра» — он арендовал в театре на улице Казакова изрядные площади. Из белоснежного репетиционного зала, в который превращена теперь основная площадка «Икры», пройдя по затянутым паутиной лестницам, можно попасть в самое подбрюшье бывшего Театра им. Гоголя — туда, где располагалась прежде зрительская часть клуба. Он закрылся два с небольшим года назад, и человеческая нога, кажется, не ступала сюда едва ли не с тех пор. Вспоротая тканная обивка стен, поломанная мебель, запах плесени — все, что осталось от «Икры», арендодатель бережно сохранил в неприкосновенности. Не нуждайся густонаселенный «Гоголь-центр» в лишних квадратных метрах, это пространство стоило бы законсервировать и демонстрировать публике как впечатляющий музейный экспонат, способный сказать о привычках и нравах прежних хозяев Театра имени Гоголя очень и очень многое — более красноречивую метафору той стагнации, в которой он находился в последние годы, трудно было бы и придумать.
Все процессы на этой сцене будут происходить отныне исключительно в режиме реального времени.
Рассматривая нерукотворный objet trouvé, за пазухой с которым театр-дом как будто комфортно прожил несколько лет, вспоминаешь комментарий Эмилии Кабаковой к легендарному «Туалету» («Да, все вокруг — говно, все очень плохо и тяжело. Но внутри-то, в нашей квартире, — уютно, мы-то живем хорошо, мы устроились, несмотря на то что это туалет») и осознаешь, что процессы, происходящие с минувшего лета на улице Казакова, лежат не столько в культурной, сколько в социальной плоскости, что процессы эти при всем желании невозможно свести к элементарной формуле эстетического противоборства поколений. Сюжет тут заключается отнюдь не в том, что на смену консерваторам и реакционерам пришли либерально настроенные прогрессисты, — а в драматическом столкновении двух цивилизаций, сосуществующих в рамках одной страны и одного культурного поля: сколько у нас, если задуматься, от Камчатки до Калининграда таких Театров имени Гоголя — никаких Капковых и Серебренниковых не напасешься.
Modus vivendi двух этих цивилизаций определяется взаимоотношениями со временем: пока одна пытается их выстраивать и формулировать, изо всех сил стремясь когда казаться, а когда и быть up-to-date, другая течение времени предпочитает не замечать вовсе — оставаясь рудиментом некой прошедшей эпохи, существуя на обочине сегодняшнего дня без всяких с ним пространственных и смысловых связей. Потому совершенно не случайным кажется название спектакля, с премьеры которого начался «Гоголь-центр»: «00:00» — не четыре буквы «о» в имени Николая Гоголь-Яновского, не обнуление всей предшествовавшей истории театра у Курского вокзала — но указание на то, что все процессы на этой сцене будут происходить отныне исключительно в режиме реального времени.
На то, какими именно будут эти процессы, указывает облик обновленного «Гоголь-центра». Ремонт, как говорят, к открытию сделали самый что ни на есть косметический, основные работы еще впереди — но даже те метаморфозы, что уже успели произойти с интерьерами площадки, говорят о многом. Первым делом гостям не без гордости демонстрируют просторную зрительскую зону, в которую попадаешь буквально с порога, — раньше на месте светлого фойе располагались аккуратно нарезанные клетушки без окон, сдававшиеся прежним руководством театра коммерческим конторам под офисы. Настежь распахнутое открытое пространство, пришедшее на смену коммунальной клаустрофобии, — чем не метафора перемены участи бывшего Театра им. Гоголя. Ей же предельно точно соответствует и редизайн зала, проведенный под руководством главного художника «Гоголь-центра», ученицы Дмитрия Крымова Веры Мартыновой. Оголенная кирпичная кладка, союз дерева и необработанного металла — постиндустриальное пространство, вспомнившее о том, что в прошлой жизни оно было железнодорожным депо, и одновременно несущее на себе отпечаток всех недавних социальных травм и тектонических сдвигов, без памяти о которых, как без памяти о Катастрофе, современное искусство существовать не может.
