Режиссерская доза «Морфий» в Et Cetera
Московский театр Et Cetera показал премьеру спектакля «Морфий» по рассказу Михаила Булгакова в постановке Владимира Панкова. Насмотревшись на страдания героя-наркомана, РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ вышел из зала с чувством глубокого удовлетворения.
Владимир Панков проник в режиссуру, можно сказать, с черного хода. Он был известен прежде всего как театральный композитор и руководитель «Пан-квартета». Господин Панков со товарищи писал музыку к непоследним спектаклям московской афиши, взять хотя бы «Мещан» Кирилла Серебренникова в МХТ. Но амбиции молодого композитора простерлись и за пределы музыкального оформления, хотя, так сказать, с музыкальной стороны. Кто-то из режиссеров занимается словом, кто-то – смыслом, третьи – красотой сценической картинки, а четвертые вообще неизвестно чем. Владимир Панков занялся звуками. В прошлом сезоне он поставил два спектакля: «Док.тор» в Театре.doc и «Переход» в Центре драматургии и режиссуры – и оба летом оказались во всех итоговых «горячих десятках». В театральный новояз Панков ввел словечко «soundrama», буква d соединила и узаконила связь действия с музыкой. Собственно говоря, никакой особенной революции в истории театра инициатива Панкова не произвела – похожими формальными поисками занимались многие его предшественники. К тому же за достоинства sound-части предполагалось прощать недостаточную глубину и содержательность drama. Однако оба спектакля были поставлены с таким драйвом и юмором, что предъявлять какие-то претензии им было просто неприлично.
Обратившись по приглашению театра Et Cetera к булгаковскому «Морфию», Владимир Панков, с одной стороны, продолжил «больничную» тему, начатую в «Док.торе», а с другой стороны, впервые подверг звуковой обработке произведение классика – конечно, это не «Белая гвардия», но вот так просто отмахнуться от качества текста и сказать, что не очень-то и важна тут литература, уже не получилось бы. Впрочем, итог работы таков, что ни от каких претензий отбиваться Панкову и не надо – не только sound в новом спектакле звучит занимательно и разнообразно, но и drama получилась неподдельно острой.
Собственно, больничная тема, в отличие от «Док.тора», на сей раз не так уж существенна. Реальность провинциальной лечебницы, равно как и фон революционного времени, весьма важный у Булгакова, для режиссера значения не имеют. Если что и напоминает о временах революционных потрясений, то это какая-то «агитбригадная» слаженность и упругость, даже лихость, отличающая сценическую команду Панкова. Спектакль о наркотическом мороке сделан расчетливо и по-хорошему рационально. В этом «Морфии» нет места трясущимся рукам и шприцам – это относится как к замыслу, так и к воплощению.
В прологе молодой доктор Поляков (заметная работа многообещающего молодого актера Алексея Черных) сидит на пустой сцене в современных джинсах и красной фуфайке с капюшоном. В финале одежда лежит на подмостках, а тела нет. Оно не просто истощено вливаниями и исчезло, а, кажется, распалось на слова и звуки, которые утекли, улетучились сквозь щели между досками. Между прологом и эпилогом – энергичное двухчасовое представление, состоящие из эффектных превращений людей и пространства. Оцинкованные ведра и кружки, деревянные скамейки, музыкальные инструменты оркестрантов, пробирки с вожделенным зельем, сами оркестранты и мужской хор, участники которого превращаются то в селян в телогрейках и ушанках, то в пациентов доктора Полякова, то в искусителей, то персонажей его кошмарных видений – словом, все, что есть в спектакле, превращено в механизм. Он кажется изумительный и страшным одновременно: именно жесты людей и звуковые парадоксы оказываются теми самыми «инъекциями», которые проникают в тело доктора и преображают его сознание.
Он словно помещен в силовое поле между двумя женщинами – его прошлой любовью, оперной дивой, залетной диковинной птицей в бархате и с торчащими над головой перьями, и потертой сельской фельдшерицей, вынужденной готовить ему морфий. Первая, прославившаяся партией Амнерис, приносит в спектакль нездешнего Верди. А благодаря второй, не героине конечно, а замечательной Татьяне Владимировой, постановка обретает драматический объем и непритворное отчаяние. Чтобы завести сценический механизм «Морфия», требовалась энергия и веселость. Чтобы сыграть так, как сыграла внутри механизма (ничуть не выбиваясь из него) госпожа Владимирова, нужно годами настаивающееся мастерство.
